Бах: Партита N 6 ми-минор, Фантазия и фуга ля-минор |
Даже после победы в 1966-м на конкурсе Чайковского — победы бесспорной и неожиданной для всех — Григорий Соколов не сделался в одночасье народным любимцем и светским зазнавалой. В его планах на жизнь отсутствовало нечто подобное лаврам первого советского плейбоя Клиберна или ажиотажу вокруг заокеанского эксцентрика Гулда. «Работа за роялем, — говорит Соколов, — сугубо внутреннее дело». Он настолько долго жил внутри своего «внутреннего», что после триумфа на конкурсе внешний мир не сразу расслышал в нем почти ренессансного «чистого гения». В Ленинграде его уникальность долго оставалась достоянием сугубо музыкантской среды. Легенд о нем не слагали: Соколов как был, так до сих пор и остается совсем не светским персонажем. Зато его игра породила целую армию «посвященных» — поклонников-эзотериков , интеллектуалов, которым каждое прикосновение Соколова к клавишам открывало каналы со-общения с вечным, совершенным, абсолютным. Соколов — пианист-идеолог . Самая неприхотливая шопеновская мазурка под его пальцами становится остроумным афоризмом, сакраментальным посланием или наукоемким исследованием. Не говоря уже о Бахе и Бетховене, которых он привез на этот раз. Соколов давно уже живет по адресу «планета Земля», давая в Петербурге лишь по одному концерту в год. В музыкальной жизни города это всегда большое событие. Он, великий знаток всех премудростей «материальной части» своего инструмента, умеет так отстранять звук от рояля-предмета , что бестелесный тембр словно обретает живую плоть и странствует по залу, резонируя в самых недоступных закоулках восприятия. Некоторые просто цепенеют в нетерпеливом «как, как он сыграет тот ля-бемоль в репризе на пианиссимо?». А ля-бемоль он играет так, что невольно напрашивается вывод в духе философов-пантеистов романтической эпохи: пианист Григорий Соколов — это феномен, который создала природа, чтобы познавать себя посредством звука. Владимир Раннев | четверг, 8 апреля 2004 |