Браво

12 июня 1996 г.
Леонид Гаккель

В России 96-го года творит великий пианист.

СОРОКАШЕСТИЛЕТНИЙ Григорий Соколов недавно играл в Малом зале имени Глинки Петербургской филармонии, и об этом событии отечественный культурный мир должен знать, ибо крупнейший российский пианист среднего поколения явился перед нами на вершине своего вдохновения, если воспользоваться старомодными, но в данном случае вполне точными словами. В первом отделении исполнялись восемь прелюдий и фуг Баха. Полтора месяца назад пианист играл те же прелюдии и фуги в Большом зале филармонии, и это сияло изумительной звуковой красотой; теперь все было еще и мощно, сильно, приподнято, при том что совершенством пианизма Соколов не уступал легендарному бахианцу Глену Гульду - с той только разницей, что Гульд был инопланетянином (в нем ничто не отождествлялось с известной нам "суммой человека"), а игра Соколова пронизана обертонами человечности и ей отвечает все человечески подлинное, что только есть в нас самих.

А второе отделение открылось прелюдиями Рахманинова; затем исполнялся "Петрушка" Стравинского. Не раз играл это Соколов, не раз я слушал это у него. Восхищаясь пианистическим его мастерством, спрашивал себя: почему публика не распахивается навстречу артисту, почему ему не отвечает тот шквал слушательского энтузиазма, от которого в зале "падают люстры"? Соколов был совершенен, а совершенство отодвигает от себя. На нынешнем концерте произошло чудо: игра артиста, ничего не потеряв в своем совершенстве, стала стихийной. Немыслимый, непредставимый темп в "Русской Масленице" из "Петрушки", небывалый звуковой подъем там же и в рахманиновских прелюдиях си-бемоль мажор, соль минор; феерический блеск пассажей, скачков, октав... Такое иногда снится во сне тем, кто играет или играл на рояле: материя фортепианного искусства исчезает, все рождается одной только волей, одними лишь флюидами; и вот вы увидели воочию, как это бывает: нет трудностей, нет усилий, есть "мановение руки"!
В современном петербургском зале ожила легенда о великих виртуозах прошлого - от Листа до Горовица, и довелось испытать то, что, вероятно, испытывала их публика. У меня - что уж тут! - глаза застилало слезами счастья и восторга, а в зале воистину "упали люстры" - публика неистовствовала.

Концерт завершился исполнением Пятой сонаты Б.А.Арапова - последнего сочинения старейшего ленинградского, петербургского композитора. Сказалось благородство как исконное свойство Григория Соколова, и не в том только дело, что артист почтил память своего старшего друга, но и в том, что он поставил сонату Арапова в конец программы, хотя мог закончить клавирабенд куда более эффектным сочинением, например, тем же "Петрушкой"; значение и необычность прощального опуса были подчеркнуты определенно и естественно. А сама Пятая соната - скажу без колебаний - предстала перед нами в исполнении Соколова как великая музыка. Сосредоточенность эмоций, душевная собранность, тонкость рисунка и колорита - все это произвело глубочайшее впечатление, и подумалось - не сразу, позже: счастлива музыка таким исполнением, таким исполнителем!

А еще были бисы: два ноктюрна и мазурка Шопена. Здесь мы увидели того Соколова, которого любили и почитали всегда: творца, воплощающего благодать порядка, мерности, благодать "тихой души". Но ведь были тем же вечером "Петрушка", прелюдии Рахманинова, был Бах с его грозными звучаниями, с его лирикой, его героикой - словом, был тот масштаб исполнительского искусства, который отвечает нашему понятию.

Перед этим словом я останавливался всякий раз, когда доводилось писать о Соколове; останавливался то ли из соображений профессионального этикета, то ли потому - и это главное, - что отклик публики на игру пианиста казался неадекватным моему личному понятию о "великом" и подтачивал самое понятие. Теперь не то. Успех Соколова на родине и во всем мире - ошеломляющий; антураж описываемого концерта в Малом зале был, к примеру, совсем "рихтеровский": люди сидели на эстраде, стояли вдоль стен. При том, что богатейший дар и высочайшие достоинства Соколова-пианиста были очевидны всегда, надо сказать: о н  о т к р ы л с я. В нем самом открылась стихия - и его открыли; все, кто были на его концерте, поняли до конца, остальные же пусть узнают (для того я и пишу): в России 96-го года творит великий артист-музыкант. И это не может не быть утешением и надеждой, что бы с нами ни случалось, что бы мы ни делали с собой.