Начало

Мастер и Музыка

Истина, что все прекрасное редко и что исполнитель может быть конгениальным творцу, нашла реальное подтверждение на концертах Григория Соколова в Таллинне и Тарту. Его игра была столь совершенна и отточенна, столь богата мыслями и тонкими переживаниями, что порой хотелось воскликнуть: ”Остановись, мгновенье, ты прекрасно!”

Справка ”ДД”:
Григорий Соколов
Родился 18.04.1950 г. Окончил спецшколу при Ленинградской консерватории (класс Л.И.Зелихман), затем Ленинградскую консерваторию и аспирантуру у проф. М.Я.Хальфина. Первый сольный концерт дал в 12 лет, в 16 стал золотым лауреатом III Международного конкурса им. Чайковского. В настоящее время это одна из крупнейших фигур мирового пианистического Олимпа. Большую часть времени проводит в гастролях по Европе и Америке, хотя по-прежнему проживает с семьей в родном Петербурге. В Эстонии выступал с концертами не раз - с 1968 по 1984 годы.

Очень интересно была выстроена программа клавирабенда: от пьес английского композитора-вирджиналиста Уильяма Берда, практически не исполняемых на рояле и звучавших на современном ”Стейнвее” как действительно старинные миниатюры, к богатому контрастами миру Бетховена (особенно сильное впечатление, на мой взгляд, оставила II часть сонаты №3). И во втором отделении музыкант погрузил нас в совсем другую стихию - стихию звукового колорита, чарующего ритма музыки Равеля. Причем сюита ”Гробница Куперена” завершала программу вечера, довершая - при кажущемся разностильи - образ ясного, светлого и гармоничного музыкального мира художника, творящего по законам красоты и стремящегося к совершенству. Конечно, публике хотелось как можно больше насладиться искусством музыканта. И он играл ”на бис”: Шопена, Брамса, Дебюсси и, напоследок, любимого им клавесиниста Рамо.

- Чему, кому в музыке отдана ваша душа?

- Вы знаете, я думаю, что всему. Всему тому, что я люблю. Вообще я гораздо больше люблю, чем не люблю. Каждый композитор - это такой мир, в котором, если человек может дышать, это большое счастье. То ли это мир Уильяма Берда, или Шопена, или Бетховена, или Шенберга. Пожалуй, мне легче говорить об исключениях. О том, что я просто не очень люблю.

- А можно поинтересоваться, кто составляет эти исключения?

- Да. Ну, это Вагнер. Это Лист. Как-то эта музыка мне не близка. Я играл, видимо, последний раз Листа году в 68-м. Хотя, когда я с учениками прохожу Листа, у меня всегда такое ощущение, что нас все время обманывают. Потому что музыка эта мне представляется совсем не такой, какой она предстает в исполнении. Но все равно, в любом случае это то, что мне не очень хочется играть.

- Вы упомянули о своих учениках. Вы сейчас преподаете?

- После окончания аспирантуры в 75-м году я стал преподавать в Ленинградской консерватории. И у меня всегда был очень небольшой класс - не больше четырех человек. Потом выяснилось, что я этой нагрузки не могу тянуть. Учеников стало трое. Потом двое. Потом один, который закончил в прошлом году аспирантуру. И сейчас у меня по существу отпуск. Чему я страшно рад. Потому что гастроли так построены, что остается всего пять-шесть дней, и так далеко до дома. Иногда думаешь: лететь или не лететь. А когда ученик, то лететь надо в любом случае, хоть на пять дней, чтобы с ним позаниматься. Поэтому сейчас я чувствую себя в этом смысле свободнее.

- Значит, вы не преподаете не потому, что не склонны к этому? А просто потому, что нет возможности?

- Вы знаете, здесь не все так просто... (Пауза.) Ну, предположим такой пример. Это давняя история. Я стою в аэропорту, мне нужно лететь в Киев, играть впервые в жизни новую программу. И вдруг я чувствую, что в голове у меня программа моей ученицы. Причем с той ужасной ошибкой, которую она сделала. Это в общем-то какая-то травма. В маленьких дозах яд. В связи с этим можно вспомнить известную историю с Генрихом Нейгаузом. Он безумно сердился, кричал на ученика, который играл не ту ноту. И спустя два или три месяца во время концерта он сам играет эту ноту. То есть это входит в подсознание. И вообще, если студент мало что умеет, ему у концертирующего музыканта делать нечего. Если к тому же у него, не дай Бог, что-то с руками, от этого неудобства его может вылечить только человек, который сам это пережил. Есть такие люди, которые изумительно могут помочь другому. Это первое. И второе. Тогда уже урок почти равняется тому, что человек может получить на концерте. Потому что, придя в концерт, он тоже может учиться, и очень активно. И плюс, безусловно, не последнюю роль играет то, что я приезжаю, допустим, на три дня домой и день целый провожу в консерватории. Вдобавок к уже сказанному я должен признаться, что я в принципе не люблю учить. Знаете, есть люди, которые любят учить всех, вся, всему и всюду, умеют - не умеют, знают - не знают. Испытывая какое-то удовольствие превосходства. Вот этого у меня совершенно нет. Я готов заниматься, потому что люблю музыку и не могу слушать, когда человек сам себе мешает: он хочет одно, а делает прямо противоположное. Вот попытаться помочь ему избавиться от этого, пожалуй, я бы хотел. А такого наслаждения оттого, что я могу учить, - нет, у меня этого нет. В этом смысле я для студентов тяжелый человек.

- Есть у вас как концертирующего пианиста излюбленные места, где вы охотнее выступаете?

- Там, где я, допустим, не люблю играть, я просто отказываюсь. Тут много всяких моментов: и акустика, и состояние рояля. Ведь чаще всего рояль не совсем в порядке. Хороший инструмент - это большая редкость. Если в сезоне один, два, три инструмента, о которых стоит потом вспоминать, это уже большое дело.

- Когда вы говорите, что играете только то, что любите, и там, где любите, вы следуете принципу делать только то, что нравится?

- Не знаю, можно ли всюду, во всех областях жизни это делать. Вряд ли. Могу вам признаться, что я играю не только там, где люблю играть. Но там, где не переступается какая-то черта. Очень хороших роялей всего два-три. Но два-три концерта в год я не могу давать: я буду просто больной человек. Во-вторых, программа должна много играться. Потому что основная работа начинается после первого исполнения: программа начинает изменяться семимильными шагами. Поэтому, естественно, я играю и в тех залах, и на тех роялях, которые мне не очень нравятся. Но до известного предела. Вряд ли вы найдете человека, который столько говорит ”нет”. Мой итальянский импресарио со мной мучается. Если собрать все концерты, от которых я отказался, получится огромное турне.

- Надеюсь, нашу публику, наш зал и инструмент вы приняли?

- Мне было очень приятно снова играть в Таллинне, после долгого перерыва. Во-первых, я все время ощущал заботу со стороны администрации, это не было формальным приглашением. Во-вторых, мне было очень приятно встретиться с таллиннской публикой, которая произвела на меня очень хорошее впечатление своим высоким образовательным уровнем. Что касается рояля, то я не могу сказать, что это рояль моего романа...

- На всех, кто с вами соприкасался во время гастролей, произвело впечатление, как вы готовились к выступлению: несколько дней перед концертом по многу часов репетировали. А какую роль вы отводите вдохновению?

- Вдохновение играет решающую роль. У пианистов это называется ”играется - не играется”. Другое дело, что публика не должна замечать этой разницы. Можно ведь играть и что называется на аккумуляторах. Это очень трудно, это неприятный концерт... Вдохновение - решающий фактор во всех областях. Другими словами это то, когда человек подключается к какой-то энергии, которая питает.

- А ваше творчество что питает?

- Я думаю, что все наши дела, энергетически, безусловно, идут из космоса...

Тамара УНАНОВА

Александра Юозапенайте-Ээсмаа, пианистка, доцент Эстонской музыкальной академии

Григорий Соколов - это, на мой взгляд, счастливое сочетание двух миров: европейской рафинированности, упорядоченности и гармонии, а также контролируемой изнутри славянской эмоциональности, не переливающейся через край и благородной. Оба мира идеально уживаются между собой в зрелом и опытном художнике. Он ведь очень талантлив и в постоянном поиске.

Фото: Константин ДЬЯЧКОВ